Амальфион: тайны и загадки бенедиктинского монастыря на Афоне

«Неизвестный Афон. Рождение и история бенедиктинского монастыря» - под таким названием в издательстве "Индрик" увидела свет в переводе на русский язык новая книга итальянского профессора Марко Мерлини. В ней впервые подробно исследуется история возникновения, развития и упадка на Афоне латинского бенедиктинского монастыря X-XIII вв., известного под названием «Амальфион» (перевод с итальянского, научная редакция и предисловие М. Г. Талалая).

В своей книге Марко Мерлини приоткрывает завесу таинственности и загадочности, по сей день висящую над этой древней святогорской обителью. Он знакомит нас с удивительной историей – о латинском монастыре западного обряда, с итальянскими насельниками, учрежденном в цитадели православия, на Священной Горе Афон.

Оказалось, что эти итальянцы – впрочем, правильнее италийцы, а еще правильнее именовать их по городам и княжествам еще не объединенной тогда страны (т.е. амальфитанцы, салернитанцы, беневентцы) – пришли на Афон в числе одних из самых первых иноков. Первые насельники италийской обители лично знали основателя святогорской «республики», преподобного Афанасия, у которых он пользовался непререкаемым авторитетом. Вместе с тем, они принесли на Восток и духовный опыт западного монашества, из его самого главного источника той поры – братства, основанного преподобным Венедиктом (Бенедиктом) Нурсийским.

Обитель называли сначала по местному топониму – Апофикон («склады»), потом – Амальфион, т.е. монастырь амальфитанцев; затем возникло эллинизировнное Морфину и даже, в наши времена, русифицированное Морфино.

Эпизод, рассказанный Мерлини, воссоздает образ истинно Вселенской Церкви, в тот момент еще не потревоженной схизмой. Церкви еще единой, пусть и имевшей в своем лоне разного рода трения и расхождения. Святогорцы-латиняне стали затем свидетелями взаимной анафемы Восточного и Западного первоиерархов в 1054 г., но, как показывает история Афона (наряду со множеством иных примеров), то драматическое событие было почти не "замечено" церковным народом Востока и Запада: разделение еще не пошло вглубь и вселенскость христианства сохраняла соответствующее географическое пространство – всей эйкумены.

Лишь начало XIII столетия с его пресловутым Четвертым крестовым походом явило Востоку иной Запад – агрессивный и алчный. Именно с той поры православные окончательно осознали свое православие, не совпадающее с католичеством – судьба италийского святогорского монастыря, ставшего теперь католическим, была предрешена.

Однако этого драматического конца обители не ведали первые ее отцы, привлеченные на Афон идеалом монашеской жизни византийского типа. Вполне естественно, что к такому идеалу стремились народы, воспринявшие Евангелие от византийцев – болгары, сербы, грузины, русские. Марко Мерлини показал, что в ту пору и Запад следовал такому идеалу. Именно это, наряду с высокой политикой тогдашних европейских держав, больших и малых, и породило италийскую обитель на Афоне.

Вместе с тем, характерно подробно описанное автором сотрудничество афонитов не греческого происхождения – грузин и италийцев, поначалу даже живших в одних стенах; это не может не напомнить ситуацию, повторившуюся и спустя многие века со славянским, румыно-молдавским и прочим не эллинским иночеством на Святой Горе, которое солидаризовалось во многом в результате эксцессов поствизантийского высокомерия.

Эпоху конца первого тысячелетия, когда возник Апофикон, Мерлини справедливо называет "героической", уделяя ей преимущественное внимание. В самом деле, вокруг исходной точки латинского монастыря возникло множество недоразумений, а то и просто «черных легенд» - о языческих капищах, о провокациях "коварного Рима" и прочем. Особенно устойчивым оказался миф о Венере, который первым в отечественной литературе, насколько нам известно, пересказал епископ Порфирий (Успенский), впервые посетивший Афон в 1845 г. Упомянув о легендарном капище Венеры в Морфино, он пишет:

«Я полагаю, что Афонская статуя Морфины, также как и Спартанская, имела покрывала на голове и цепи на ногах, и полагаю тем решительней, что статуи этой богини помещены были на Афоне в высокой башне, а в Спарте в верхнем ярусе капища Венеры, по свидетельству Павзания».

Эти построения подхватывает, еще более развивая, другой замечательный посетитель Святой Горы, писатель Борис Зайцев (паломничество 1927 г.):

«Мы подходили к бухте Морфино. Афродита-Морфо была Афродитою дремлющей, с покровом на голове и ногами в цепях — такой видел ее в Спарте Павзаний. Это символ Любви, еще томящейся в плену у Хаоса. Заливчик Морфино, с древнею башнею на берегу, несколькими хибарками, где наши албанцы, засучив штаны, вытаскивали мелкую кладь и грузили мешки с ячменем — отмечен древнею, дохристианской легендой о пленной богине: богиня приняла очертанья красавицы дочки царя, которую он заключил в башню».

Поэтичная мифология Зайцева позднее преобразуется в пугающие предания, собранные современным паломником, утверждающим, что «Морфино, бывшее святилище черной Венеры, одинокая башня», принадлежит к тем афонским местам, "в которых монахам никто не благословлял жить и молиться» .

Развернутая история амальфитанской башни ныне дается следующим образом:

«Морфино была лаврской пристанью, это название шло из давних веков, когда Афон еще не был монашеской республикой . По преданию, на этом месте, где сейчас стоит башня, было языческое капище «черной Венеры». Ее идол, отлитый из бронзы, был закован в цепи, и медная повязка закрывала глаза статуи. Слепая черная Венера покровительствовала преступникам, особенно пиратам, которые приносили своему кумиру человеческие жертвы, она в ответ прибавляла им удали и посылала удачу в разбоях. Даже после того, как христианская вера восторжествовала в империи, кровожадные пираты, охотившиеся на сарацинские, византийские и генуэзские корабли, прятали здесь, в своем бандитском пристанище, награбленные сокровища, а в построенной руками рабов башне замуровывали заложников. Морфино была пиратской пристанью долгие годы, пока святой Афанасий с помощью своего бывшего послушника — аутократора Никифора Фоки, не учредил на Афоне монашескую республику. <...> К этой башне, хотя она была не так далеко от дороги, совсем нет тропинки. Путь особо рьяным туристам преграждают колкие тернии и цепкие кустарники. Те рабочие, албанцы, которые трудились на арсане, божились, что не один раз видели близ башни огромного аспида — их почти не осталось на Святой Горе, а может быть, и совсем уже вымерли. Змей зловеще повис на колючем дереве, как бы преграждая путь к своей владычице — черной Венере, глядя на рабочих умными злыми глазками и предостерегающе шипя. Его шипение — миллионы распыленных капель смертоносного яда, убивающего на расстоянии полутора метров. Морфино!»

Сразу заметим, что в действительности Морфино – искаженное от Амальфион (т.е. Амальфитанская обитель), топонима, возникшего в начале XI в.

Тяжкая мифология вокруг этой древней обители достигает своего апогея у современных анонимных авторов интернет-портала «Исихазм», утверждающих, что«Морфино сейчас – запретное место, место где, по преданию, бесы вечером собираются на совет перед ночным нападением на монахов. Посещение запрещено».

В целом следует заметить, что, хотя Афонский полуостров до прихода в эти края христианства, вне сомнения, являлся центром нескольких языческих культов, никаких научных утверждений о том или ином местном божестве делать невозможно.

Впечатляет, однако, как осторожные предположения еп. Порфирия о морфинской Венере преобразуются современностью в «готические романы» с бесами и апсидами (заметим также, что, если у еп. Порфирия и Б. Зайцева речь идет исключительно о бухте Морфино, то нынешние мифотворцы расширяют географию страшного капища вплоть до амальфитанской башни, стоящей отнюдь не на берегу).

***

С выходом книги Марко Мерлини русский читатель наконец-то сможет узнать истинную, не легендарную историю Морфино по первоисточникам, как византийским, так и латинским.

Следует заметить, что бенедиктинская святогорская обитель и ранее привлекала своей уникальностью отечественных исследователей XIX в. Их тексты заслуживают обширного цитирования, так как итальянский автор не имел возможности с ними ознакомиться.

Много внимания уделил латинянам на Афоне уже упомянутый епископ Порфирий (Успенский):

«В одно время с грузинами селились на Афоне монахи латинские из Италии. В Лавре Афанасия, под начальством его, подвизался великий постник Никифор из Калабрии и спасался монах Иоанн, подписавшийся по-латыни под дарственною записью Афанасия в 985 году. Стоустая молва об Афоне, как о монашеском рае, достигла и до Рима и оттуда привела на сию гору несколько монахов и мирян, пожелавших принять тут монашеский постриг. Сперва пришел оттуда брат беневентского князя инок Беневентос, известный добрыми делами и уважаемый как в Риме, так и в Греции, и пришел не один, а с шестью учениками своими для богомолья в афонских обителях. Посетив их, он пожелал остаться на Св. Горе и построить себе и родичам своим особый от греков монастырь. <...> Таким образом возник новый монастырь на Афоне, именовавшийся Римским. В нем жило много подвижников мирно и благочестиво по уставу св. Венедикта».

Передав житийный эпизод о грузинских преподобных святогорцах, сотрудничавших с италийскими монахами (он подробно реконструирован и у Мерлини), преосвященный Порфирий задался вопросом – где же находился тот «Римский монастырь»? После разного рода предположений он пришел к выводу, что на Афоне существовало целых два (!) латинских монастыря:

«Афон, как магнитная сила, в конце десятого века привлек к себе латинских монахов не из одного Рима, а и из итальянского города Амальфи, расположенного на берегу Тирренского моря, ниже столичного города Неаполя. Пришедши на Святую Гору до 980 года, амальфинские рабы Божии (не упомянутые в уставе Цимисхия 971 года) купили себе место на правой стороне речки, вытекающей из-под большого и малого Афона с северной стороны этой горы, и тут почти у моря на красивом холме построили себе монастырь во имя Пресвятой Девы Марии, от которого остались поныне только башни и развалины водопровода».

В итоге автор соотносит "Римский монастырь" с ныне существующим Каракальским монастырем, а "Амальфитанский монастырь" считает упраздненным и исчезнувшим.

Марко Мерлини в своем исследовании, однако, дает убедительную реконструкцию возникновения и существования одного италийского монастыря.

Не будучи знакомым с предположением еп. Порфирия о двух латинских обителях, Мерлини анализирует небольшую современную статью – Д. Настасе «Неизвестный афонский монастырь X в.» , где также утверждается о двух обителях, хотя при этом современный автор уже не отождествляет «Римский монастырь» с Каракаллом (об основании которого теперь стало много известно), а просто заявляет о нераскрытой его судьбе. Согласно логичному и документированному разбору Мерлини, теория «двух монастырей» не имеет под собой исторического фундамента.

О Морфино написал современник епископа Порфирия, архимандрит Антонин (Капустин), который перемежает свои впечатления путешественника с открытиями исследователя:

«Мы въехали в глухую пустыню. Дорога наша направлялась все к югу, или, точнее, к юго-востоку, идя косогором под навесом громадных высей Афона. Мы пересекли много оврагов, глухо поросших лесом и совершенно необитаемых, пока спустились к морю в месте, преисполненном дивной красоты и восторгающего дух величия. Здесь от самого гребня афонского спускается к морю сперва ущельем, потом удольем, наконец, широкою лощиною убранная богатейшей растительностью покатость. Посереди ее над самым морем стоит высокий конический холм, от подошвы до верха поросший деревьями и увенчанный башнею с остатками других развалин. Место это называется теперь Морфину, а было некогда обителью православного братства латинского — амальфитанского. О, как трепетало сердце при воспоминании, или, точнее, - воображении сего минувшего братства народов Востока и Запада! Я под двумя актами (985 и 1169 г.) видел вместе с греческими, грузинскою и славянскою подписями и подпись латинскую. Под первым актом подписались двое монахов Sanctæ Lauræ, т. е. Лавры св. Афанасия — Ioahannes и Arsenios. Под вторым подписался уже самостоятельный игумен Киновии амальфийцев, не различаемый хорошо по имени, — по-видимому, Иоанн. Под упомянутым выше филофеевским актом также есть подпись игумена амальфийцев монаха Витона — по греч. переводу (Bιτων), которого прот Св. Горы ставит вторым после себя и называет Ευλαβεςατων [благоговейнейшим], первое место предоставляя игумену великой Лавры, которого величает τιμιωτατων (честнейший). Не думаю, чтобы это были официальные титла тогдашнего времени, еще менее — чтобы в них содержался какой-нибудь намек на догматическую разность обителей. Благоговейнейшим и честнейшим может быть (и даже — должен быть) инок, и в особенности — игумен.

Когда устроилась эта святогорская латинская Киновия, когда и зачем перестала быть, и наконец, в каком месте была? Было бы весьма любопытно узнать все это. Из упомянутых актов видно только то, что она существовала между 1070 и 1169 годами. Говорливый Плака не мог бы умолчать о предмете, долженствовавшем занимать его не менее, чем нас, если бы в его время Морфину толковалось так же, как толкуется теперь. Думается, что в эпоху крестоносцев аббатство неизбежно должно было стать в ложное положение на Св. Горе, и — или само собою уничтожилось, или было уничтожено.

На минуту, можно сказать, блеснул этот светлый призрак единения народностей на поприще подвига, озаривши одну из прекрасных страниц афонского монашества, и исчез, к сожалению, всякой христолюбивой души. Навсегда ли? Ужели не возвратится опять вожделенный день, в который на одном и том же святогорском акте подпишутся и Ηγυμενος, и Abbas, и монах церковник, и грузинец, и валах, и араб, и почему бы не копт, не армянин, не турок наконец? Говорю: святогорском акте; потому что Святая Гора Афон есть самое средоточное место православного мира — наилучшее и наиудобнейшее для сплетения подвижнического венца из разных народностей, в украшение давно ожидающей его невесты Христовой. Знаю все возражения и вижу все затруднения, но не теряю сладкой надежды, что православная Церковь откажется некогда от народных монополий, сознáет себя одним семейством Христовым и перестанет делиться. Гражданского майората в ней не может быть — потому что у нее нет владения на земле, потому что жительство ее на небесех есть. Много и долго можно (и нужно) говорить на Св. Горе о Св. Горе для Св. Горы, но пусть и говорят многие!»

Мы видим, как сюжет с латинской святогорской обителью подвиг архимандрита Антонина на более масштабные размышления – о сущности и роли всего Афона, и о его месте в лоне всего христианства.

Он задает и вопросы: "Когда устроилась эта святогорская латинская Киновия, <...> и наконец, в каком месте была? Было бы весьма любопытно узнать все это".

Марко Мерлини как будто отвечает о. Антонину, и не ему одному. Ознакомившись с книгой, любознательный читатель теперь узнает, "когда" и "где". Узнает также, почему на Афон пришли именно бедениктинцы и почему именно из центральной и южной Италии. Узнает, как их встретили на Афоне и как к этому отнеслись в Риме и Царьграде. Широта кругозора и исследовательский энтузиазм первопроходца позволила Мерлини вывести микроисторию святогорцев-латинян на европейский уровень, вписав ее в макроисторию Большой игры Запада и Востока.

Однако на еще один вопрос отца Антонина "когда и зачем [обитель] перестала быть?", Мерлини отвечает – сознательно – вскользь, не раз, впрочем, упомянув точную дату ее упразднения, 1287 год.

Дело в том, что история упразднения Амальфиона, после почти трех веков его жизни, – следующий этап работы Марко Мерлини, и мы пожелаем достойного ее завершения.