Монах пишет прошение только один раз

Архиепископ Верейский Евгений, ректор Московской духовной академии и семинарии, рассказывает о том, как впервые приехал в Лавру, почему решил поступать в МДАиС, какие послушания приходилось исполнять в праздники и чем запомнились годы учебы и самая первая проповедь. Интервью было опубликовано на сайте «Татьянин день» 08 октября 2012 года.

Владыка Евгений, как получилось, что Вы решили поступать в семинарию?

- Сразу хочу предупредить, что текст из серии «ЖЗЛ» - «Жизнь замечательных людей» - не получится. Биография у меня простая, самая обычная.

Окончил строительный техникум, отслужил в армии. И так получилось, что после демобилизации мы с моим двоюродным братом приехали в Сергиев Посад и неделю прожили здесь на квартире, а потом я вернулся домой.

Поступать куда-то на тот момент я не собирался, да и, признаться, после армии к экзаменам был совершенно не готов. Поскольку я окончил техникум, была мысль пойти в Политехнический институт, но определенного желания не было. Как говорится, 50 на 50: или Политехнический, или ничего. О семинарии на тот момент и мысли не было.

В это время я сблизился с митрополитом Вятским и Слободским Хрисанфом, а он летом попал аварию. Пути Господни неисповедимы. Лето и начало зимы я провел с ним, и в этот период углубился в чтение книг. В результате у меня созрело желание пойти в семинарию, и в 1980-м я поехал в Сергиев Посад на вступительные экзамены.

- Почему выбрали именно Московскую духовную семинарию?

- На том этапе в русской Православной Церкви было три семинарии – в Одессе, Санкт-Петербурге и в Москве.

Я уже сказал, что после армии мы с братом на неделю приехали в Сергиев Посад. Это был мой первый приезд в Лавру, и так получилось, что мы попали на Праздник Троицы. Богослужение возглавлял Святейший Патриарх Пимен и, кончено, на меня это произвело определенное впечатление. В день Пресвятой Троицы я побывал во всех храмах, в которых совершалось богослужение – в Успенском, Троицком и Покровском (академическом).

В Успенском соборе на меня произвело сильное впечатление большое количество монахов и студентов Московских духовных школ.

А вообще, в ту неделю мы бывали на богослужениях в Лавре каждый день, и для меня церковная жизнь предстала в совершенно другом аспекте: много народу, в том числе молодежь, туристы, которые заходят в храмы просто из любопытства. И потом, мы видели Лавру и в Праздник (и были на торжественном патриаршем богослужении), и будние дни, когда идет совершенно простая служба в Успенском соборе или академическом храме, где читают сами студенты.

Это тоже дало некие впечатления об определенной стороне церковной жизни. И когда оформилось желание поступать в семинарию, я решил, что пойду только сюда.

- Это было Ваше личное решение или кто-то из священников, может быть, владыка Хрисанф, благословил идти поступать?

- Конечно, я решил сам. А благословение – это обязательно, без него сюда не принимают.

Давления извне, что вот, поступай обязательно, не было. От духовенства были замечания вроде: «Тебе надо поступать в семинарию». Но для меня определяющим моментом было не это, а то, что я согласился с идеей поступать в семинарию внутренне, созрел для этого решения.

- На тот момент Вы хотели получить богословское образование или именно стать священником?

- Это было совмещенное желание, хотя именно о принятии сана на момент поступления не думаешь, потому что кто ты и что ты на данном этапе? Священническое служение очень ответственно, и на его возможность для себя смотришь даже с определенной боязнью. Учиться – да, это прежде всего, стать священником – наверное, да, но как Господь устроит.

- О постриге и не спрашиваю…

- О постриге – нет, о постриге даже не думал.

- А что запомнилось из дней поступления?

- Подметали улицу (смеется).

Мне запомнился уже итог – объявление результатов. Мы в трапезной, обед или завтрак, но точно не ужин. Зачитывают список поступивших на первый курс семинарии - меня там нет. Думаю, ну все, значит, недостоин, Господь не допустил. Потом зачитывают список поступивших на второй курс – меня там тоже нет. А зачитывал нынешний архиепископ Владивостокский и Приморский Вениамин, а тогда Борис Николаевич Пушкарь (он еще не был в сане). И вот он говорит: читать фамилии тех, кто не поступил? Кто-то говорит, что читать, кто-то кричит, что не надо… А у меня настроение упало, сижу и думаю: «Да какая разница? Сейчас домой поеду…». И вот зачитывают список не поступивших – и меня там тоже нет, представляете? Такого быть просто не могло: в каком-то списке я непременно должен был быть! И потом, когда вывесили все списки, я подошел к ним и увидел свою фамилию в числе поступивших на первый курс семинарии. Оказывается, когда зачитывали списки, меня просто пропустили. Это была такая радость!

Я съездил домой, вернулся в Лавру, и началась совершенно новая страница жизни: в кругу единомышленников, среди молодежи, когда дни были наполнены познанием нового. Все это очень впечатляло. Это было совершенно другое осознание действительности. При этом мы прекрасно понимали, что, придя сюда, встали в разряд изгоев общества.

Наверное, современные студенты воспринимают семинарию несколько иначе. Все-таки церковная жизнь вышла за пределы храма, за церковную ограду, и все это для них не так ярко, необычно.

- А кто тогда поступал в Московскую духовную семинарию?

- Большинство ребят были после армии, возраст в основном – 20-21 год, но были и 30-летние.

Сейчас семинария сильно помолодела, большая часть студентов приходит сразу после школы. А тогда, конечно, разброс был большой. Кто-то приходил с незаконченным высшим образованием, уйдя с последних курсов института, потому что тех, кто закончил вуз, в семинарию не брали, и, чтобы поступать сюда, надо было после получения диплома отработать три года.

- Каким Вам запомнился первый праздник преподобного Сергия, проведенный в стенах Лавры?

- Первый праздник в качестве студента Московских духовных школ для меня был даже не день преподобного Сергия, а Рождество Пресвятой Богородицы. Это было в 1980-м году, когда праздновали юбилей Куликовской битвы.

Торжественное богослужение возглавлял Святейший Патриарх Пимен, собрались все члены Священного Синода. Для меня этот день стал первым штрихом в череде праздников.

А потом уже был день преподобного Сергия и сразу за ним – Покров, престольный праздник академического храма. На том этапе меня это очень впечатлило, думаю, как и любого первокурсника даже в современной ситуации. Сегодня ребята больше и лучше знакомы с реалиями церковной жизни, но когда они видят Патриарха и слушают его выступления на различных форумах или проповеди на богослужениях – это не может не производить впечатления.

В те первые праздники в Лавре было очень многолюдно: множество архиереев, скопление паломников… Пусть это было внешнее, но оно подействовало каким-то укрепляющим фактором.

- А у Вас было какое-то праздничное послушание?

- На Рождество Богородицы после Литургии студентов распределили на дежурства, и я попал в Смоленскую церковь, в крипте которой погребен митрополит Николай (Ярушевич). Я просто сидел и читал книжку, двери храма были открыты, и с какого-то момента стали заходить люди. Ничего особенного не происходило. Я пробыл на своем посту два или три часа, и на этом мое дежурство закончилось.

- Помните свою первую проповедь?

- Помню, отлично! Первую проповедь студенты семинарии говорят на третьем курсе семинарии перед сокурсниками на вечерней молитве. Помню, текст я вызубрил наизусть. Тема была «О снах».

Почему это?

- Мы же всегда под руководством преподавателя выбирали тему, и вот в тот день праздновали память святого, которому было явление Господа во сне и повеление что-то сделать. Но это было святому человеку. А мне преподаватель предложил поговорить о том, как мы, обычные люди, должны относиться к снам, верить им или нет. Я тему не знал, но посмотрел, что об этом писали святые отцы…

- Перед своими сокурсниками страшнее выступать?

- Абсолютно точно! Конечно! Где-то на приходе ты можешь сказать своими словами, а здесь - цензура своя, дружеская, могут потом всякое сказать.

- Что вообще вспоминается за годы учебы?

- Было, конечно, много чего…

Знаете, на днях был печальный юбилей – прошло 25 лет с той ночи, когда в семинарии произошел сильнейший пожар. Тогда, в 1986-м году, я учился на четвертом курсе Академии, уже был иеромонахом. Помню, мы жили в северной стене. Когда нам сказали о пожаре, даже как-то не верилось, что это правда. А потом увидели полыхающий корпус общежития. Это было страшное зрелище. Пожар шел от общежития по актовому залу, через ризницу в Покровский храм. Пятеро студентов третьего курса семинарии погибли. Нас ведь тут в духовных школах немного. По фамилиям погибших я не знал, но потом, когда сделали фотографии, вспомнил, что мы встречались в коридорах, виделись.

Когда мы всей большой студенческой семьей провожали в мир иной пятерых студентов, погибших во время пожара, это, конечно, была некая встряска. Стояло пять закрытых гробов и фотографии, в соборе - гул от рыданий.

Студентов отпевали в Успенском соборе, потому что купол академического храма сгорел и провалился, и долгое время храм был закрыт.

Один из погибших готовился к рукоположению. Пожар произошел в субботу, а в воскресение его должны были рукоположить во диакона. И так получилось, что в ночь с субботы на воскресение Господь их призвал. Это был Божий знак для всех нас. Мы все должны осознавать, что жизнь временна, и когда закончится - не знаешь. У них она закончилась в ту ночь. Мы были примерно одного возраста, и каждый мог бы быть на их месте. Это было такое серьезное восприятие страшной действительности.

- И до сих пор?

- Да. Время отодвинуло от нас это событие на 25 лет, возраст большинства нынешних студентов меньше этого срока, а для меня этот пожар как будто бы был вчера.

- Владыка Евгений, постригали Вас в академическом храме?

- Можно спросить о том, как это было?

- Конечно, это глубоко личное воспоминание…

Во время учебы в семинарии о постриге я совершенно не мыслил, осознание пришло уже в Академии.

Монах подает одно прошение – о постриге. Семинария и академия находятся в непосредственном ведении Святейшего Патриарха, поэтому вопросы о постриге и рукоположении решаются с его ведома.

Пишешь прошение и ждешь резолюцию. Само написание прошения требует определенной решимости.

- Написал – и уже все?

- Ну как все? В принципе, ты ведь можешь и отказаться от монашества, ведь пострига-то еще не было.

Ожидание резолюции - это такой период искушений. Хочется или убежать поскорее от всех этих дел, или чтобы все уже поскорее свершилось. И вот что интересно: как только постриг совершился – наступило успокоение.

Постригал меня архимандрит Венедикт (Князев), который на тот момент был инспектором семинарии, а сейчас – один из старейших наших преподавателей.

Постриг мой состоялся 27 июля, и после было какое-то одухотворенное состояние, тем более, что вскоре - 3 августа – совершилось мое рукоположение во диакона, а 28 августа, на Успение - во иеромонаха. Эти три момента следовали один за другим и были как ступеньки: не успел отойти от одного, как уже началось другое, служение. И в этом приподнятом духовном состоянии было свое искушение: мне не хотелось учиться, чтобы целиком отдаться служению – настолько это было ново, ярко. Причем хотелось служить и в седмичные дни, когда часы в Покровском храме начинают читать в 6.20 утра.

Летом было много служб, помимо того, что я был еще и экскурсоводом в Церковно-археологическом кабинете.

После пострига Вы были в алтаре в Троицком соборе?

- Нет. По традиции, постриг проходит там, а две ночи мы пребываем в Покровском академическом храме.

- Две ночи или двое суток?

- Двое суток.

- И никуда не выходишь? Без еды?

- Никуда не выходишь, но на трапезу отводят. Если там как-то хочется посидеть – посидеть можно, и подремать в алтаре тоже возможно.

Вот что мне запомнилось. Там же при постриге надеваешь тапочки. Обычные постригальные тапочки, черные. И вот у меня они были просторные, с запасом.

Когда после двух суток я вышел из алтаря (а там после литургии духовником читается специальная молитва на снятие клобука, потому что все это время после пострига клобук не снимается), то пришел в свою комнату, решил прилечь на 5 минут и почему-то стал надевать ботинки. И они оказались малы – настолько затекли ноги. А я и не заметил до этого: тапочки-то у меня были просторные.

И вот я прилег, как мне казалось, на 5 минут – а проспал 2 часа. Как раз приехала мама, сидела на лавочке и ждала меня. Я вышел и говорю: «Представляешь, я просто провалился в сон…» - «Да, я так и поняла».

- Когда Вам сказали Ваше монашеское имя?

- На постриге говорят. Как правило, заранее имени никто не знает.

- А Евгений какой?

- Епископ Херсонесский, священномученик.

Сейчас, после стольких лет в Лавре, праздники преподобного Сергия как-то по-другому воспринимаются?

- Конечно! Каждый год праздник проходит по-своему.

Со студенческих лет прежде всего он воспринимался как усиленная молитва, в которой ты соединен с большим количеством людей. И это восприятие праздника присутствовало, даже если в день праздника отправляли на какие-то послушания вне храма.

Сейчас, помимо того, что ты непременно участвуешь в богослужении – то есть на картошку в нынешнем качестве меня вроде бы не должны послать – присутствует другая ответственность: как ректор я полностью отвечаю за проведение праздника в Академии, за этот участок. Это несколько другое восприятие, чем было в годы учебы, но все равно молитва – это молитва. Всегда приезжают гости-архиереи, и стоишь перед Престолом и вместе с ними, «едиными устами и единым сердцем», возносишь молитву.

Епископская хиротония сильно отличается от священнической?

- Конечно, отличается.

- Я не про внешнее, а про то, как это воспринимается изнутри.

- В каждой хиротонии становишься на новую ступень. Эта ступень – не то, что тебе, условно говоря, больше кланяются, а в первую очередь - осознание большей ответственности. И я бы сказал, что эта ответственность давит.

В своем слове на трапезе после хиротонии я поблагодарил Святейшего Патриарха Алексия II за оказанное мне доверие. Сказал, в том числе, что он мне доверил участок – образование – вступать на который я боюсь. Тем более, что это был 1994-й год, период реформы духовного образования. Но послушание есть послушание, и я «ничесо же вопреки глаголю», потому что монах пишет только одно прошение – о постриге – а потом уже ему говорят, какие послушания нужно нести.

Продолжая разговор о рукоположениях, скажу, что когда в первый раз входишь в алтарь как мирянин и, например, просто подаешь кадило – это уже ощущение нахождения в месте особого присутствия Божия. Это одно восприятие. Потом, когда ты уже совершаешь какие-то диаконские действия – это уже другое, но все же ты сам еще не совершитель Таинства, потому что совершает его священник. Епископство – это уже совсем иное служение. Ты становишься на совершенно другую ступень, которая требует еще большей ответственности.

- То есть сперва, когда ты мирянин, условно говоря, за тобой стоят все священнослужители и есть на кого опереться, потом, когда диакон – только священники и епископы, когда священник – остается еще владыка, а когда владыка – то уже никого, только Бог?

- Нет, почему же? Бог всегда перед тобой, даже если ты мирянин. И мы все перед Богом, даже если служим соборно с другими архиереями или со Святейшим Патриархом.

Вообще, в пастырских искушениях описывают, что одни священники боятся служить, а другие – наоборот. И во втором случае может получиться некая расхоложенность, а само служение – перейти в разряд формального: отработал – и ушел.

У меня было огромное желание служить. И хорошо, что тогда я находился в Академии. Академическая среда - особенная. Как иеромонахи, мы не получали жалованья за богослужения, у нас не было ощущения сдельной работы: пришел-отработал-получил жалованье. В те времена почти треть выпускников Академии были в сане, священники и диаконы. При таком количестве народа в месяц обязательно было служить два или три раза (график служения у нас составлялся на месяц). В воскресенье нас отправляли на исповедь, но, опять же, из-за большого количества священников каждый из нас мог быть задействован не так часто. Поэтому в воскресенье я всегда служил, выходил на службу и в седмичные дни, потому что мне хотелось служить.

Сейчас снова идут реформы духовного образования. По Вашему мнению, Академия сильно изменится с переходом на Болонскую систему?

- Святейший Патриарх Кирилл правильно сказал, выступая в Академии на Праздник Покрова Пресвятой Богородицы в прошлом году, что Болонская система – это только новая структура. А задача наша по-прежнему заключается в том, чтобы наполнить ее содержанием. Вот если бы нам привнесли новое содержание – тогда да, можно было бы говорить о серьезных изменениях.

Кончено же, что-то изменится, ведь и мы меняемся, и молодежь приходит другая. Но стержень, ядро, внутреннее содержание остаются неизменными. Содержательную и духовную составляющую мы будем наполнять сами, используя общецерковный опыт и опыт Академии.

Что касается самой реформы, о ней очень много говорят, спорят, но есть определенная данность. Хотим мы или не хотим, но Россия подписала соглашение о переходе на Болонскую систему. В данном случае я не вижу трагедии, ведь, помимо государственного стандарта теологии, у нас есть еще и свой церковный стандарт. И выдавать мы будем два документа - государственный и наш церковный, потому что в подготовке священников есть ряд предметов, которые выходят за рамки государственного стандарта.

А что главное в этом ядре, во внутреннем содержании? К чему вообще должен стремиться учащийся духовных школ?

- Одно дело – то, что останется в голове, сумма приобретенных знаний. Они необходимы, потому что выпускник духовной школы должен соответствовать определенным требованиям и иметь уровень образования не ниже среднего.

Другое дело, что сама по себе сумма знаний не хороша и не плоха: человек может использовать их и для доброго, и для злого. Есть и другая опасность: человек может начать жить «двойными стандартами». С одной стороны, он будет манипулировать полученными знаниями, с другой же – то, о чем он станет говорить, не будет соответствовать его жизни. Возникнет разрыв, и это будет и внутренняя катастрофа для самого человека, и серьезное испытание для окружающих, потому что паства, над которой будет поставлен такой священник, может в лучшем случае не получить ничего, в худшем же – и вовсе отвернуться от Церкви.

Поэтому само по себе стремление к определенной сумме знаний не является самоцелью, и задача наша – наполнить эти знания внутренним содержанием. Полученные знания должны найти отражение в личной жизни священника. Я бы сказал, что он должен быть человеком спасающимся. Потому что он ведет паству ко спасению, и лучший вариант – свидетельствовать о Христе и Церкви самой своей жизнью, а не манипулировать словами.

В семинарии дается много знаний о Боге. Но знать о Боге – это не то же самое, что знать Бога.

Атеисты очень много знали о Боге, особенно те, которые целенаправленно занимались борьбой против Церкви. Помню, когда я учился, в городской книжный магазин привезли книги – Словарь атеиста и Настольную книгу атеиста. И мы все побежали их покупать, потому что там было много информации о Церкви, истории, структуре, были приведены новейшие статистические данные.

Так что атеисты много знали о Церкви и о Боге, но они не знали Бога. И духовная школа как раз должна научить человека знать Бога.

И в этом плане то, что Московские духовные школы находятся в Троице-Сергиевой лавре - это очень хорошо. Конечно, участие студентов в богослужениях – это обязательное условие существования духовной школы. Но одно дело – это домовой храм и совсем другое – когда рядом есть Лавра и происходит постоянное общение с лаврскими духовниками. Есть неправильное мнение о том, что всех наших студентов тянут в монахи. Ничего подобного! У нас в Академии не монастырский устав, и богослужение приближено к приходским реалиям, потому что большинство выпускников будут проходить служение на приходах. Но то, что у студентов есть возможность общения с лаврскими насельниками, духовниками, возможность перенять их духовный опыт – это огромный плюс.

Источник: Молодёжный интернет-журнал МГУ