Протоиерей Павел Великанов, главный редактор портала Богослов.Ru: богословие по своей природе молчаливо

Протоиерей Павел Великанов, главный редактор портала Богослов.Ru: богословие по своей природе  молчаливо

Интервью с протоиереем Павлом Великановым, доцентом Московской духовной академии, главным редактором научного-богословского портала Богослов.Ru.

– Отец Павел, Вы являетесь главным редактором богословского научного портала Богослов.Ru, преподаете в Московской духовной академии, скажите, что Вы думаете об  ученом монашестве?

– Я понимаю, что навлеку на себя гнев многих, но мне кажется, что само понятие и сам факт появления такого феномена, как ученое монашество в нашей Церкви – это большое недоразумение. Почему? Потому что монах неученым быть не может, поскольку учение – постоянное! – является одним из важнейших деланий монашествующего. Поэтому, как только мы говорим об ученом монашестве, предполагается, что все остальное монашество по определению должно быть неученым. И тем самым мы лишаем ученое монашество самого главного – собственно монашества. Получается, что ученое монашество – это почти как епископы, которые имеют особые полномочия, но особых монашеских подвигов могут и не нести, потому что они ведь епископы! То же самое и здесь. Ученые монахи – это такие монахи, которые не обязаны нести каких-то традиционных для всех остальных монашеских трудов, компенсируя это исключительно интеллектуальным трудом. Дерзну предположить, что эта ситуация в принципе неправильная. Ученое монашество всегда существовало в Церкви, и существует, и будет существовать, но оно не может быть институционально выделено в какой-то особый клан. В каждом монастыре должен быть, и я верю, что существует какое-то количество братий, которые могут выполнять те самые функции, которые мы сегодня передаем или пытаемся их искусственно транслировать ученому монашеству.

– То есть Вы считаете, что монах должен быть как бы встроен в монастырь, в монашеский организм и уже, будучи монастырским монахом, заниматься наукой?

– Да, без всякого сомнения. То есть здесь, конечно, идет речь о разных уровнях образования. Монах, который «сам себе режиссер» – который не находится в послушании у духовника, ходит по своей воле – и при этом занимается напряжённым интеллектуальным трудом – крайне неустойчивое состояние. И то, что сегодня Русская Церковь сильно обеспокоена необходимостью повышения общего культурного, общего богословского уровня монашествующих – это показатель того, что здесь не все у нас благополучно. К сожалению, в определенный период – и это происходило не только в советский период, но и раньше – в нашей среде культивировалась парадигма противопоставления всего разумного – духовному. Если разумно – значит, рационально, то есть бездуховно. И такие великие святители нашей Церкви как святитель Феофан Затворник и многие другие, как раз ставили пред собой задачу правильной трансляции святоотеческого предания в нашу жизнь. Сейчас можно говорить о своего рода провале в предании между древней аскетической традицией и современной жизнью. То есть таких правил жизни, которые бы легко и понятно воспринимались нашим современником, крайне мало. И здесь чаще всего приходится встречаться с той отсебятиной, который каждый в своем месте пытается создавать.

– Не хватает трансляции святоотеческого опыта, понятной современному человеку?

– Да, естественно. То есть она должна быть, с одной стороны, укоренена в традиции, с другой стороны она должна быть предельно разъяснена, не упрощена, не адаптирована, а именно разъяснена нашему современнику со всеми особенностями его «операционной системы», системы понятий и ценностей. И тут должен быть очень простой принцип: все это должно работать! Точно так же, как оно работало у святых отцов в III, в V, в X веках, точно так же оно должно работать и сегодня. Мне очень нравится как некий пример – я думаю, что это своего рода некий идеал ученого монашества – схиархимандрит Гавриил Бунге, который на протяжение многих десятков лет вел аскетическую, затворническую жизнь в своем скиту и параллельно с этим одним из его духовных деланий было изучение творений Евагрия Понтийского и применение его учений, его взглядов на борьбу со страстями к самому себе. Благодаря этому у него появились, как плод вот именно этого «пережевывания» своим опытом святоотеческих творений, замечательные книги, которые, как мне кажется, для нашего времени являются почти эталоном правильного и настоящего богословия как опытного свидетельства о живом Боге. В противном случае все это превращается в философствование от ума, спекулирование или жонглирование мыслями и цитатами разных святых отцов, под которыми никакого личного переживания, никакой личной, так скажем, встроенности в практику применения этих знаний не стоит. Это можно сравнить… Вот у меня такой образ: до тех пор, пока молодой человек не встретит девушку, в которую он влюбится, он может перечитать груды книг романтического содержания о том, что такое любовь, о том, что такое семья и так далее, но пока он сам не окажется вовлечен в эту стихию, все это будут лишь чужие слова и чужие переживания, какими бы близкими они ни были. Потому что в реальности окажется все совсем по-другому, нежели чем он читал в книжках. То же самое и с духовной жизнью. Духовная жизнь начинается не тогда, когда человек начинает читать книги о духовном, а когда он начинает себя встраивать хотя бы в какой-то минимальный ритм, когда он начинает себя приучать к какому-то систематическому принуждению, когда в его жизни появляются какие-то реперные, жесткие, опорные точки, которым он пытается сохранить свою верность.

– Говорят, что есть люди двух типов. Одни – это те, которые имеют опыт серьезной внутренней духовной жизни в монастыре, но они не могут выразить это, а есть люди, которые имеют опыт и могут выразить это понятно и доступно. Их мало…

– Конечно, таких людей и не может быть много, потому что, как и настоящий ученый – это «штучный товар», который не может производиться массово. Он появляется именно как результат множества факторов, в том числе и тех самых молчащих «неученых», но имеющих опыт, от которых он отталкивается, опытом которых он пропитывается, и в какой-то момент он понимает, что ему есть что сказать. Он готов открыть свои уста и назидать остальных людей.

– В одном интервью Вы сказали о том, что говорить следует только тогда, когда действительно есть что сказать, речь шла о публичном пространстве.

– Да. Понимаете, дело в том, что богословие само по себе… молчаливо: ему по своей природе, как ни парадоксально, больше свойственно молчание. Вот у Фуделя есть потрясающая мысль, и мне она всегда была очень близка, что богослов, который не умеет молчать – не имеет права богословствовать. Потому что это примерно так же, как соловей, который одиннадцать месяцев молчит, а потом один месяц поет, и это на самом деле соловьиная песня. То же самое и богословие. То есть богословие, которое становится просто таким пулеметом из святых отцов, который можно направить в любую сторону и уничтожить кого угодно, и это делать эффективно и красиво – это, конечно, никакое не богословие. То есть за любым словом о каких-то духовных переживаниях должен стоять опыт. Именно этим ценны святые отцы Церкви, что они никогда не занимались размышлением о предметах абстрактных, не имеющих отношения ни к ним лично, ни к жизни той общины, в которой они находились, ни к жизни самой Церкви. Все было обращено в область практики. Это никогда не было размышлизмом ради размышлизма.

– Духовное образование в жизни монашествующих?

– Монастырь сам по себе – это уже определенный институт, который учит монаха жизни по совести, миру с Богом и другими людьми. И это обучение происходит главным образом не за столами и не за компьютерами, не за школьными партами, а происходит всей жизнью в монастыре. Если этот процесс происходит, даже если в нем нет специфических каких-то курсов, если читаются творения отцов, современных подвижников благочестия во время трапез, если собирается братство или сестричество вместе с игуменами, вместе с духовниками, тематически обсуждают какие-то вопросы, или что-то читают вместе, все то, что поддерживает интерес к вопросам духовной жизни и богословию – это вполне работающая система образования…

– И тем не менее я знаю, что у некоторых монашествующих есть потребность ума и души в том, чтобы все же пройти систематически курс богословских дисциплин.

– Наверное, я соглашусь, что эпизодически могут быть такие формы дополнительного образования, скажем, которые могут иметь систематический характер. Но это не может быть постоянно. Это может быть в виде курсов, лекций. Слишком много этого быть не должно. Человек должен видеть, что ему это образование необходимо, у него есть потребность в этом. И вот тогда это всячески будет приветствоваться.

– Какими Вам видятся современные монахи?

– Они очень разные. Я думаю, что вся сила Православной Церкви заключается в ее настоящей безграничной свободе и уважении к индивидуальным траекториям спасения. И вот то, что мы сейчас наблюдаем в Лавре, в Академии, в других монастырях – это действительно некое единство в многообразии.

– Интерес к богословскому образованию сегодня растет?

– Интерес к образованию, интерес к богословию сейчас очень сильно возрождается, в том числе среди монашества. Почему? Потому что современный мир настолько резко ставит многие вопросы, например, та же самая биоэтика, те же самые информационные технологии, те же самые агрессивные технологии изменения человеческого сознания, что даже будучи просто обычным духовником, монах вынужден задумываться под новым ракурсом над теми вопросами, на которые, казалось бы, уже ответы были всегда ему очевидны. И это очень хорошо стимулирует богословскую мысль, разрывает какие-то стандартные ответы выходить за рамки шаблонов, а все это, собственно говоря, и приводит к содержательному обновлению богословской жизни, в том числе и среди монашествующих.

– А вот что ждет сегодняшний мир от современного монашества?

– Монашество – это всегда церковный авангард. Это те, кто впереди, те, кто не отягощены попечениями, те, кто берут на себя самый острый, самый тяжелый удар. Так вот сейчас мир ждет от монашества содержательного раскрытия сути христианской веры. Не внешнего благолепия, не способности хорошо существовать в тех или иных меняющихся политических условиях. А ждет прежде всего яркого, зажигающего и вдохновляющего слова о Христе, причем, слова не богословского, слова не человеческой мудрости, а слова именно как свидетельства о возможности жизни во Христе. Я думаю, это самая главная задача. Если она выполняется монахами, то какой бы ни был монах – высокообразованным, или не сильно высокообразованным, или почти без образования – он все равно уже является богословом как свидетелем, очевидцем Воскресения Христова.

– Как противостоять обмирщению?

– Я думаю, что одной из важных задач монашеской среды, монашеской общины является сохранение опытного вкуса различения Божественной благодати и того, что ее разрушает. Человек, который имеет такой опыт, он никогда легко не поддастся тем соблазнам, тем искушениям, которые даже и не замечают люди мирские, живущие в безблагодатном состоянии. Поэтому способность различать должное от недолжного, созидающее от деструктивного, от разоряющего – это должна быть одна из базовых способностей, одно из базовых умений любого монашествующего. И если этого нет, то, конечно, ему будет очень трудно. Вкусите и видите, яко благ Господь. Когда человек вкусил и увидел, что Господь благ, ему, конечно, никакой планшет уже не интересен.

– Вы бываете на Афоне. Как Вы думаете, в чем заключается «феномен» Афона, потрясающая живучесть и жизнеспособность афонской монашеской традиции?

– Феномен Афона – это непрерывность традиции. Да, там тоже были тяжелые времена, но как это ни парадоксально, вот этого выпадения или глубокого провала преемственности, который существует у нас, его там все-таки не было. Так или иначе, понемножку, кто в большей, кто в меньшей степени, но общая тональность аскетической жизни афонитов сохранялась достаточно точно на протяжение многих веков. Это с одной стороны. С другой стороны, есть, конечно, сторона мистическая, духовная. Это то обилие святых, по́том и кровью которых буквально пропитана афонская земля. И вот это наличие явственного заступничества подвижников афонских там ощущается очень сильно и остро.

– Трансформация опыта святых отцов, доступное и понятное преломление этого опыта в нашей жизни, каким образом?

– Я думаю, все-таки это, прежде всего, обязанность игуменов или игумений монастыря, духовника, человека, который бы транслировал из своего собственного опыта то, что читается. Поэтому правильно, нормально, когда не просто читаются святые отцы, но эти святые отцы каким-то образом интерпретируются, толкуются, разъясняются в применении их к современным реалиям.

– Сердечно благодарим Вас, отец Павел, за беседу!

Интервью подготовлено редакцией сайта Монастырский хронограф.by
134